В
земном огне древнейшие славяно-арийские племена видели стихию,
родственную с небесным пламенем грозы: огонь, разведенный на домашнем
очаге, точно так же прогоняет нечистую силу тьмы и холода и уготовляет
насущную пищу, как и молнии, разбивающие темные тучи, дарующие земле
теплые и ясные весенние дни и урожаи; и тот, и другие равно наказуют
пожарами. Славяне называли огонь Сварожичем, сыном неба-Сварога1.
Об этом божестве находим такое свидетельство у Дитмара, епископа межиборского (†1018 г. ): «в
земле редарей есть город по имени Riedegost (Riedegast), треугольный, с
тремя воротами, окруженный со всех сторон лесом огромным и священным
для жителей. В двое ворот могли входить все, а третьи, что на востоке,
меньшие и никому недоступные, ведут к морю. В городе нет ничего, кроме
храма, искусно построенного из дерева... Стены его извне украшены
чудесною резьбой, представляющей образы богов и богинь. Внутри же стоят
рукотворные боги, страшно одетые в шлемы и панцири; на каждом нарезано
его имя. Главный из них Сварожич; все язычники чтут его и поклоняются
ему более прочих богов». Тут же хранятся и священные знамена. По
мнению г. Срезневского, тот же самый храм, только позднее и, может быть,
— перестроенный, описывают Адам Бременский и Гельмольд.
У первого читаем: «знаменитый город редарей, Ретра — столица
идолопоклонства; в нем воздвигнут большой храм богам, из которых главный
Redigast. В городе девять ворот, и окружен он со всех сторон глубоким
озером; входят в него по деревянному мосту, но это позволяется только
тем, которые желают принести жертву или получить ответ».
Сварожич и Редигост представляются распорядителями войн; хроники и
тому, и другому дают священного коня, по поступи которого славяне гадали
об исходе своих общественных предприятий. Радигост, молниеносный бог,
убийца и пожиратель туч (небесных коров), и вместе светозарный гость,
являющийся с возвратом весны.
Земной
огонь, как то же пламя, которое возжигается Перуном в облаках,
признавался сыном Неба, низведенным долу, в дар смертным, быстролетною,
падающею с воздушных высот молниею, и по¬тому с ним также соединялась
идея почетного божественного гостя, пришельца с небес на землю. Русские
поселяне доселе чествуют его именем гостя. Вместе с этим он получил
характер бога — сберегателя всякого иноплеменника (гостя), явившегося в
чужой дом и отдавшегося под защиту местных пенатов (т. е. очага), бога —
покровителя приехавших из дальних стран купцов и вообще торговли.
Другим богом который повелевал стихией огня был – Перун. В Литве в
эпоху язычества истукан Перкуна стоял под дубом, а перед ним на
жертвеннике горел неугасимый огонь, охранение которого возлагалось на
жрецов и вейделоток.
Густинская летопись говорит: «ему же (Перкуну), яко богу, жертву
приношаху и огонь неугасающий из дубоваго древня непрестанно паляху; аще
бы случилось за нерадением служащаго иерея когда сему огню угаснути,
таковаго иерея без всякого извета и милости убиваху».
Хотя неугасимый огонь чтился литовцами, как особое божество, под именем
Знича [сравни: зной, зиять или знеять — блестеть (сиять), зниять —
пылать, пахнуть гарью, зноиться — дымиться, зноить — от сильного жара
принимать красный цвет]; но что поклонение ему принадлежало к культу
громовника — это очевидно из самого возжжения священного пламени при
истукане Перкуна. В Литве рассказывали, что некогда Перкун, вместе с
богом преисподней, странствовал по земле и наблюдал за людьми: сохраняют
ли они священный огонь? и при этом наделял богиню жатв, т. е. Землю,
неувядаемой юностью (силою плодородия)
У белорусов уцелело такое предание: Жыж (от жечь, жгу, малор. жижа —
огонь) постоянно расхаживает под землею, испуская из себя пламя; если он
ходит тихо, то согревает только землю; если же движения его быстры, то
производит пожары, истребляющие леса, сенокосы и нивы. Поговорка: «жыж
унадзився» означает: стали частые засухи или пожары.
Множество доселе живущих в народе примет, поверий и обрядов
свидетельствуют о старинном поклонении огню, как стихии божественной и
эмблеме грозового пламени. Плевать на огонь — величайшее нечестие: за
такое оскорбление святыни — на губах и языке виновного высыпают прыщи,
называемые в областных наречиях огник и жижка; детям обыкновенно
говорят: «не плюй на огонь, а то огник выскочит!» Не должно кидать в
огонь ничего нечистого — ни соплей, ни калу; парша на теле приписывается
действию огня, наказующего за подобные проступки.
Горящую лучину или свечу должно гасить благоговейно: пламя задувать
губами, нагар снимать пальцами, а уцелевший остаток бережно класть на
место; погасить же огонь как попало, т. е. ударить лучину об пол или
затоптать ее ногою — считается большим грехом, за который раздраженная
стихия отплатит пожаром в доме нечестивца.
Кто разводит в печи огонь, тот, по литовскому поверью, обязан совершать
это молча и не оглядываясь; не то огонь, карая за нарушение должного
благоговения, выйдет из печи и зажжет избу. По указанию галицкой
пословицы, «огонь святый метится, як го не шануешь»; у сербов есть
клятва: «тако ме живи оган(ь) не сажегао!»
В старину бросали хлеб-соль в пламя пожара, как это доселе делается у
чехов и в Литве. Также у славянских народов существовала тождественность
огня с грозовым пламенем в разных поверьях о влиянии его на земные
урожаи.В те дни, когда выезжают унаваживать и пахать землю, крестьяне ни
за что не дают из своего дома огня; они убеждены, что у того, кто
ссудит чужого человека огнем, хлеб не уродится, и наоборот — у того, кто
выпросит себе огня, урожай будет хороший. И во всякое другое время
крестьяне неохотно дают огонь, опасаясь неурожая и скотского падежа;
если же и дадут, то не иначе как с условием, чтобы взятые горячие
уголья, по разведении огня в доме, были немедленно возвращены назад. Кто
никогда не отказывает своим соседям в горячих угольях, у того отымется
счастье и хлеб в поле не простоит без потравы.
Чтобы очистить просо от сорных трав и предохранить от порчи, все зерна,
назначенные к посеву, перепускаются через поломя, т. е. сквозь дым
зажженной соломы, или перед самым началом посева вкидывают горсть проса в
огонь и верят, что оно уродится «чистое як золото». Болгары, выезжая
пахать или сеять, посыпают около повозки пеплом и горячими угольями.
Итак огонь — божество, творящее урожаи; погашение его и отдача в чужой
дом — знак бесплодия и перехода изобилия в посторонние руки. Когда пекут
хлебы, то наблюдают, куда наклонятся они головами (верхушками): если
внутрь печи — это предвещает прибыль, а если к устью (к выходу) —
убыток. Ради этой связи огня с плодородием и указанного выше сближения
его с золотом, — с стихией этой нераздельно понятие о даруемом ею
богатстве и семейном благосостоянии; народ дает огню названия: богач,
богатье. Отсюда объясняется, почему домашний очаг получил значение места
где живет домовой, оберегающего имущество домохозяина и умножающего его
доходы. Кроме влияния на плодородие, огню приписываются те же
очистительные и вместе целебные свойства, что и молнии.
Противодействуя мраку и холоду, он прогоняет и демонов всяких бед и
болезней, в которых первобытные народы видели порождение темной,
нечистой силы. С возжжением огня издревле соединялась мысль о
возрождающейся жизни, а с его погашением — мысль о смерти. Огонь есть
самая чистая = светлая, и в этом смысле святая стихия, не терпящая
ничего омрачающего, в переносном смысле: ничего злого и греховного.
Считая за величайшее нечестие сорить хлебом, этим «даром божиим»,
крестьяне тщательно собирают рассыпанные крошки и бросают их в пламя
очага, как в святилище всесовершенной чистоты; так же поступают они и с
остатками других освященных яств.
Топор — эмблема молний, вода — дождя. В древнейших поэтических
представлениях облака уподоблялись небесным покровам (тканям), волосам,
шерсти и пряже, и потому в указанных нами обрядах предаются огню именно
эти символические предметы: с их сожжением пропадает и болезнь, подобно
тому, как в пламени весенних гроз гибнет нечистая сила мертвящей зимы.
От огня целебные свойства перенесены на золу и пепел. От лихорадки и
других болезней дают пить воду или вино (метафоры дождя), смешанные с
золою, которую берут из печи.
Но особенно важное значение приписывалось огню, добываемому трением из
дерева, так как под тем же образом древнейший миф представлял возжжение
богом-громовником небесного пламени грозы. Такой огонь называется на
Руси дре весным, лесным, новым, живым, лекарственным или царь-огонь, у
сербов ватра (в старину — молния) жива, живи огањ, у чехов bozi oheń, —
точно так же, как дождь, льющийся из тучи, пробуравленной палицею
Перуна, назывался живою водою. Пламя это признается спасительным против
всяких заразительных и повальных болезней.
Огонь, бывший до того в людском употреблении, не считается годным для
такого священного дела; как вода, предназначаемая для леченья, должна
быть непочатая, только что почерпнутая из родника, так и огонь требуется
новый, не служивший еще человеческим нуждам. Живым огнем возжигаются
купальские костры, через которые перегоняют поселяне скот и сами прыгают
— в полном убеждении, что это наделяет здоровьем. Но сверх того к
пособию живого огня прибегают всякий раз, как скоро обнаружится сильная
смертность между населением или скотский падеж. При этом добывают новый
огонь трением одного дубового полена о другое — также дубовое. Такое
очистительное значение огня, прогоняющего темную, демоническую силу и
вместе с нею все греховное, нравственно нечистое, побудило отдаленнейших
предков наших соединить с сожжением мертвых мысль, что усопшие, сгорая
на костре, очищаются от всякого зла и неправды и, просветленные
божественным пламенем, водворяются в стране вечного блаженства -
Валхале.
Руссы объясняли арабскому путешественнику Ибн-Фоцлану, что они сожигают
трупы с целью доставить умершим невозбранный доступ в райские обители. С
поклонением огню связывается происхождение жертвенных обрядов, на что
прямо указывает и самое слово жертва (старин. жрьтва, пол. źarzyzna) от
жрети = греть, гореть, санск. корень ghr — сиять, gharma — жар = гарь и
жертва. Так как пылающий огонь, охватывая дерево и другие вещества,
быстро уничтожает их, подобно жадному, голодному зверю, терзающему свою
добычу, то отсюда глагол «жрети» получил значение поедать, как это
явствует из доныне сохранившейся в употреблении формы жрать.
В Ипатьевской летописи встречаем следующее выражение: «и пойдоша (полки против врагов) кличюче, яко пожрети хотяще» Предавая
жертвы всёпожигающему пламени, люди веровали, что творит приятное своим
стихийным богам и что все они охотно принимают участие в этих
приношениях. Объятая пламенем, жертва превращается в дым и пары,
возносится к небу и там свидетельствует о набожном настроении и
благоговейных чувствах смертного; боги, творцы и податели всяких благ,
каратели зла и неправды, питаются восходящими к ним парами и
благосклонно выслушивают людские мольбы.
Потому у всех древнейших народов огонь признавался проводником
жертвоприношений, посредником между людьми и богами, обитающими на
высоком небе; а домашний очаг был первым жертвенником, на котором
чествовались бессмертные владыки. Каким бы богам ни предназначались
жертвенные яства, вместе с ними необходимо сотрапезовал и Огонь.
Огонь на очаге был признан за семейное,
родовое божество, которое охраняло счастие дома и родичей, умножало их
имущество и устрояло внутренний порядок; то же охранение семейного мира и
благосостояния, те же заботы о домочадцах, верховная власть над ними и
хозяйственный надзор принадлежали старшему в роде. Название жреца равно
присвоялось и огню, и родоначальнику, обязанному служить при его
жертвеннике. Умирая, предки не покидали потомков совершенно, не
разрывали с ними связей окончательно; они только сбрасывали с себя
телесные формы, сопричитались к стихийным духам и как гении-хранители
продолжали незримо следить за своими потомками, блюсти их выгоды и
помогать им в житейских невзгодах.
Таким образом, Огонь был священен для наших предков и очень сильно
почитался. Это далеко не все традиции связанные с Огнем, но дают
представления о верованиях славяно–ариев и их обычаях. Многие традиции
вы можете найти в песнях, играх, пословицах и загадках.
По материалам этнографических работ АфанасьеваА. H.